"Белорусская военная газета" №24 от 08.02.2011 года: Сегодня мы начинаем публикацию воспоминаний старшего сержанта запаса Андрея Белозорова, воевавшего на афганской земле в составе 334‑го отдельного отряда специального назначения — воинской части, сформированной на базе 5‑й отдельной бригады специального назначения.

Автор не приукрашивает события, правдиво рассказывает о том, свидетелем чего был сам. Разное бывало на войне, внезапно ворвавшейся в его жизнь.

После окончания школы в Минске Андрей поступил в Белорусский институт физкультуры. Но проучился недолго — вышло постановление советского правительства о призыве на срочную военную службу студентов дневных отделений вузов, которым исполнилось 18 лет. Белозоров мечтал о службе в десанте, морской пехоте или на границе. Во время одного из собеседований майор с десантными эмблемами на погонах спросил: «А не хочешь служить в спецназе ГРУ?». Он не знал, что стоит за словосочетанием «спецназ ГРУ», но поверил офицеру — дело стоящее.

Для того чтобы подтвердить, что он в хорошей физической форме, подтянулся 38 раз (спортивные разряды на уровне третьего взрослого на тот момент Белозоров имел по двенадцати видам спорта). Но надо было еще продемонстрировать свои интеллектуальные способности.

Некоторые вопросы, которые задавали при собеседовании, Андрей Анатольевич помнит по сей день: «Что не увеличивается под увеличительным стеклом?». Или «У нас на двоих восемь яблок. У одного на два яблока больше. Сколько яблок у каждого?», «Какой государственный язык на Кубе?». На все эти вопросы нужно было отвечать мгновенно и правильно. Фамилию майора, проводившего собеседование, Белозоров запомнил — Дмитрий Леонидович Корунов. Ему он очень благодарен за то, что тот отобрал его в этот загадочный спецназ ГРУ.

Служить предстояло в Белорусском военном округе. Хотя, утверждает Андрей Анатольевич, в те дни его вообще не имели права призывать в армию — еще не исполнилось 18 лет. Но, видать, что-то нарушилось в армейской канцелярии…

Карантин

Команда призывников на электричке прибыла в Марьину Горку. Всего было в карантине 24 человека.

Очень ярко запомнились в карантине три человека. Сержант Виктор Ачкасов, вычищенный, наглаженный, сухощавый. Сам он был из Ташкента, успел поработать на ташкентском авиационном заводе. Старшина — старший прапорщик Александр Павлович Лысов, кавалер ордена Красной Звезды, только что заменившийся после Афганистана. Лейтенант Валерий Даценко, выпускник спецфакультета Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, умница, спортсмен.

Обстановка вокруг СССР тогда была очень напряженная и сложная. Несколько лет шла война в Афганистане. В сентябре в районе Сахалина советской ПВО был сбит южнокорейский боинг. Чувствовалось какое-то напряжение. А тут мы приходим служить в часть первой готовности.

Поначалу было сложно: заправлять по особому образцу постель, наматывать портянки, подшиваться, стирать форму в холодной воде… В карантине со мной произошел случай, который я запомнил на всю жизнь. Кормили нас в солдатской столовой — достаточно хорошо и вкусно, хотя и не совсем привычно после маминой еды. Паек был усиленный, десантный, раза в полтора больше, чем обычный армейский. И нас сержанты не раз предупреждали: с собой из столовой в карманах ничего не выносить! Кушать только во время приема пищи и только в столовой. Но есть хотелось постоянно, и как-то во время ужина я кусочек черного хлеба положил в карман, чтобы потом перекусить. Пришли в расположение, и тут сержант Ачкасов командует: «Карманы к осмотру!». Мы выворачиваем все из карманов. У меня и еще у одного солдата обнаруживают по куску черного хлеба. Звучит вопрос: «Не наедаемся?». И тут же распоряжение: «Будем тренироваться!». Нам, «залетчикам», приносят по буханке черного хлеба. Карантин строится, все по команде сержанта принимают упор лежа и начинают отжиматься, а мы — есть каждый свою буханку хлеба, всухомятку. Большего стыда и обиды я, наверное, не испытывал никогда в жизни… Был получен очень хороший и доходчивый урок, что можно и чего нельзя.

Первые шесть месяцев

После карантина приняли Военную присягу. Произносили ее текст с дрожью в голосе и волнением. Молодых солдат распределили по ротам и взводам. Так получилось, что мы вдвоем с Игорем Окрутом попали в первый батальон, в первую роту разведки, а остальные ребята — в связисты, автомобилисты, инженеры и даже в повара. В роте познакомился со своим «дембелем», человеком, на место которого я пришел служить. Это был сержант Александр Яцук. Он пожелал мне успешной службы. Спросил, в каком институте я учился, сказал, что тоже хочет поступить в физкультурный институт. К слову, в институт он поступил, и заканчивали мы его почти вместе, ведь я же был призван со второго курса. Сегодня Александр — успешный бизнесмен, меценат, владелец спортивного клуба. Еще Саша интересен тем, что установил рекорд части по метанию гранаты на дальность. Рекорд составил 98 метров!

Как выяснилось, на весь батальон — 96 человек — молодых только нас двое, остальные — старослужащие. Было очень сложно: боевая учеба, постоянные занятия, полевые выходы, учения, марш-броски. А еще — несение службы в наряде, в карауле. Первый прыжок с парашютом я совершил 13 февраля 1984 года. Помню, как долго готовили к нему. Прыжок с парашютом — очень запоминающийся момент! После приземления и выхода на пункт сбора по солдатской традиции перевели из чайников в парашютисты. Прямо на летном поле.

Служить меня определили гранатометчиком. Гранатомет весил дополнительно к общему снаряжению еще почти семь килограммов. А учили нас в части хорошо. Эти умения и навыки потом очень мне пригодились. Ротным у нас был дважды кавалер ордена Красной Звезды капитан Владимир Петрович Титов. Он строил учебный процесс с учетом боевого опыта.

Были даже успехи — мой портрет поместили на Доске почета как лучшего разведчика-гранатометчика батальона.

Запомнились эпизоды обучения рукопашному бою. Вначале все показывали, рассказывали, объясняли. Мы тренировались и отрабатывали приемы друг с другом, аккуратно, чтобы не покалечиться. И тут команда — «спарринг». Надевали бойцовские перчатки, в круг выходил старослужащий, как правило, кандидат в мастера спорта по боксу или борьбе, и работали с ним в полный контакт. Очень хорошо запоминались ошибки и недоработки в технике ближнего боя.

Когда вышел очередной приказ о призыве на военную службу, по солдатскому обычаю меня перевели в следующую категорию. «Дембеля» после опубликования приказа в прессе отдавали свое сливочное масло нам — двоим молодым. В день выходило по 17 порций. А порция была 35 граммов. Сливочное масло после этого тоже не очень жалую — наелся под завязку.

Вторые полгода службы

Спустя полгода вызвали меня к командованию и сказали, что моя кандидатура рассматривается на должность командира отделения. Были проведены отбор, соревнования, зачеты по всем сопутствующим дисциплинам. Я победил у воинов старшего призыва и был назначен командиром отделения.

Примерно в это же время мы проводили в Афганистан молодого прапорщика Сергея Леонидовича Чайку. Он служил в роте вместе с Яцуком и сознательно пошел в школу прапорщиков, чтобы после ее окончания и получения звания добиться направления в Афганистан. 
(Он служил в отдельной кабульской роте, был награжден двумя орденами Красной Звезды и медалью «За отвагу».)

Служба была очень интересной. Летом выдалось много учений. Запомнились межокружные. Наша группа состояла из шести человек, командир — курсант из Рязани Иванов, продолжатель офицерской династии. По легенде учений, нас забрасывали в тыл врага. При подготовке достали общевойсковую форму, «гражданку». Вскрыть необходимо было ракетный дивизион в полевых условиях. Все получилось очень красиво — мы вдвоем переоделись в общевойсковую форму, ядро группы осталось на дневке. Проникли на охраняемую территорию, узнали месторасположение ракетных комплексов. Вернулись, доложили командиру. Ночью, уже в качестве диверсантов, проникли через систему охраны, «заминировали» важные объекты и скрылись незамеченными. Все получили благодарность от командования.

Но в другой раз случай был менее радужный.

В часть поступили новые средства радиосвязи «Ляпис» и «Околыш». Они были еще секретными и только принимались на вооружение в группы специального назначения. Для их проверки в условиях белорусских лесов были задуманы специальные учения. Выделялась одна группа разведки, к ней дополнительно придавались два радиста с новыми экспериментальными радиостанциями. Мы выходили на реальные объекты, добывали информацию, обрабатывали ее, готовили сообщение вышестоящему командованию, а радисты на новых станциях передавали его в центр. То есть и мы тренировались, и исследовались возможности новых радиостанций. Во избежание инцидентов с секретной аппаратурой командиру группы выдавалась специальное разрешение о том, что группу не имеют права досматривать без вышестоящего командования. В такую экспериментальную группу, забрасываемую на реальный объект, был назначен заместителем командира я. Возглавлял ее лейтенант Матюк. Время — ранняя осень. Мы десантировались в тыл, прошли маршем. По карте оценили район возможного расположения противника, разделились на несколько частей, каждый получил свою задачу. Я остался старшим с радистами и новыми рациями в условном месте. Спустя время мы должны были выйти в условленный район и встретиться с ядром группы, которое проводило основную разведку. Связь внутри группы должна была поддерживаться на внутренних радиостанциях, которые, правда, вышли из строя через несколько часов после начала учений. Погода была дождливая и туманная. Выждав время, которое было оговорено, мы начали выдвигаться на встречу с основной группой. Карты и компаса у нас не было, видимость — нулевая. В общем, в тумане. Мы с радистами оказались прямо в центре лагеря ракетчиков. И вышли прямо на часового с оружием, который охранял замаскированные боевые позиции. Он увидел нас случайно, обомлел, передернул затвор автомата, дослал патрон в патронник и, не говоря ни единого слова, направил на нас взведенный автомат. Руки у солдата среднеазиатской национальности тряслись, и он не мог сказать ни единого слова, очень волновался. Мы пробовали с ним заговорить, один из радистов был азербайджанцем, обращался к нему на тюркских языках, но тот смог только закричать. Нас окружили, навели на нас оружие и повели, а затем повезли на автомобиле к вышестоящему командованию ПВО. Меня как старшего по званию привели на допрос к их командиру, полковнику. А у меня с собой ни одного документа — мы же в разведке. За дверью — два радиста с секретными рациями. В помещении, помимо полковника, еще несколько старших офицеров, которые внимательно слушали допрос. Я им сразу сказал, что о себе не могу ничего сказать, у командира есть документ, подтверждающий наши полномочия, но где командир, я не знаю и больше ничего не скажу, так как не имею права. Они долго думали, задавали разные вопросы, но я на них упорно не отвечал. Тогда полковник принял решение вывести меня из комнаты, обсудить ситуацию с офицерами и затем допросить радистов. Когда меня вывели в коридор, я увидел радистов, понял, что их не обыскивали, рации и оружие при них. Мелькнула мысль, что это, наверное, единственный шанс на побег. Конвоиры отвлеклись, а мы бочком, бочком и — бегом в лес. Оторвались от преследования и стали думать, что делать. Мы не знали, где находимся, где наши, где противник. Решили идти на юг: я помнил, когда показывали карту, что наши должны быть где-то там. Мы шли остаток дня, вечер, ночь в дождь, переночевали в стогу, вымокли и замерзли, оголодали. С наступлением светового дня опять двинулись дальше и к обеду вышли на проселочную дорогу. Залегли возле нее и стали наблюдать. Нас должны были искать. Прошло несколько часов, увидели военную машину, принадлежавшую нашей части. Встретились. Получили от командира по полной программе. С одной стороны, сохранили секретную аппаратуру и вышли к своим, с другой — попали «в плен», не выполнили задачу. Очень серьезный момент был тогда, заставил задуматься о многом.

Формирование батальона

Поздней осенью 1984 года пришло сообщение, что на базе нашей бригады будет сформирован отдельный отряд (батальон) для прохождения дальнейшей службы в Афганистане. С начала афганской кампании выяснилось, что самые лучшие результаты — у воюющих частей ГРУ. Все это, конечно, было покрыто завесой секретности. Группам специального назначения были приданы боевые машины пехоты, бронетранспортеры, установки ЗСУ («Шилки»), усилившие огневую мощь и вооружение разведчиков. Когда все документы на самом верху были подписаны, началось формирование батальона. Солдаты и офицеры прибывали в Марьину Горку со всей страны: из Прикарпатского, Московского, Забайкальского, Дальневосточного военных округов. Командиры боевой и автомобильной техники, механики-водители, наводчики-операторы, радисты, санинструкторы и медики — из военнослужащих, проходящих службу в Белорусском военном округе. Причем срок их службы должен был быть не менее шести месяцев, но не более полутора лет. В основном все шли добровольно, без принуждения.

Штатная численность батальона должна была составлять 550 человек. А в нашей бригаде всего служило около трехсот человек. И задачи по несению службы с соединения никто не снимал.

Когда прибыли бойцы из разных мест, нас поселили в отдельную казарму, представили офицерам. Первые несколько недель были очень серьезные трения между солдатами. Нужно было зарекомендовать себя, сработаться, начать выполнять единые задачи. Определить, кто будет старшим, кто подчиненным. Просто выявить, кто сильнее и лучше. Определить, как будем действовать. Батальон по бумагам вроде мотострелковый, с БМП и БТР, а задачи должны выполняться сугубо спецназовские: засады, налеты, поиск, захват караванов и опорных пунктов. Многие из прибывших младших командиров о тактике спецназа не слышали вообще, да и о существовании таких войск никогда не знали. Национальностей в основном они были среднеазиатских и кавказских, русский язык понимали не очень хорошо.

Надо было как-то приспосабливаться друг к другу. Начали получать технику, которую никто, кроме мотострелков, не видел.

Офицеры были в основном из разведки, служили вместе с нами. Зима 1984 года была очень морозная. А у нас то стрельбы, то разгрузка вагонов со снаряжением, оружием, боеприпасами, то получение нового оружия. Вооружение, технику, обмундирование — все получали только новое, со складов, причем не с консервации, а самое новое. Иногда, правда, выходили курьезы. Как-то пришли разгружать два вагона с беговыми лыжами, лыжными палками и ботинками. Зачем они в пустынном Афганистане? Но раз положено по довольствию — получите!

Тут происходит неприятная вещь. Полным ходом идет формирование батальона, оформлены списки, а меня вызывают к командиру и приказывают: «Товарищ младший сержант, вы остаетесь для прохождения дальнейшей службы в бригаде и вычеркиваетесь из списков батальона». Это было очень неожиданно и непонятно. Я очень хотел служить и воевать, считал себя морально и физически готовым и способным к защите Отечества. Причину мне назвали серьезную — остается мать-одиночка с малолетним сыном на руках. Это позволяло мне не служить в Афганистане.

Я позвонил маме, попросил приехать ко мне. Когда она приехала, мы долго-долго разговаривали. Я попытался ее убедить. Я очень хотел, чтобы она поняла, почему я должен ехать туда. Она все поняла и благословила. Сказала: ты сможешь, смотри, чтобы мне за тебя не было стыдно.

Но это было лишь частью дела. Меня должны были восстановить в списках согласно приказу. И тогда я предпринимаю отчаянный шаг — иду на прием к командиру бригады полковнику Сапалову. Суть моей просьбы была проста: отправьте меня служить в Афганистан, я готов, сержант, отличник боевой и политической подготовки, мать отпускает и благословляет, если меня не отправят, то я ответственно заявляю — сбегу из части выполнять свой воинский долг.

Он, конечно, был удивлен и озадачен: обычно приходили и просили о том, чтобы сына оставили в Союзе, не отправляли в далекую страну… Но офицер разобрался в ситуации. Мне было сказано: «Приказ о твоем переводе обратно будет подписан. Служи достойно, не опозорь бригаду!».

Наказы всех этих мудрых людей я старался соблюдать.

Чирчик

Вернулся обратно в батальон. Активно продолжали готовиться: очень много было погрузок-разгрузок. Ведь батальон должен был везти с собой технику, оружие, боеприпасы ко всем видам вооружения, стационарные и переносные радиостанции, маскировочные сети, бревна, кровати, матрацы, подушки, постельное белье, печки, полевые кухни, запас продовольствия, обмундирование, обувь, технические станции… После встречи нового, 1985 года была определена дата отправки эшелонов — 13 января, место назначения — г. Чирчик (Узбекистан), в 60 км от Ташкента, расположение бывшей воздушно-десантной дивизии, которая вошла в Афганистан в 1980 году.

Провожало нас практически все командование Белорусского военного округа. Говорили высокие и правильные слова. Было много родителей, знакомых, друзей. Мы проходили маршем под звуки оркестра, нам приветственно махали.

Ехали достаточно долго, дней семь-восемь. И все это время нужно было нести службу, караулы, помогать готовить еду. Запомнились снежные бесконечные казахские степи с верблюдами у железнодорожных путей.

Прибыли в Чирчик, разместились в казармах, началась настоящая боевая учеба. Выходы в горы, которые давались гораздо сложнее, чем на равнине и в лесах. Всевозможные учения с боевой стрельбой. Очень хорошую подготовку давал нам капитан Ершов — инструктор, прошедший Афганистан.

Меня к тому времени назначили командиром отделения на БМП-2. И необходимо было провести ночные стрельбы из боевой машины пехоты. Благо рядом был специальный полигон. До этого я никогда не стрелял и не заряжал БМП-2, оказалось, это целое искусство. Экипаж был интернациональный. Механик-водитель — туркмен Бяшим Ачилов. Команды в шлемофон на русском не понимал. Просил, если команду дают ему, произносить вначале слово «механик» и после этого — саму команду. Белорус Петя Севко был наводчиком-оператором БМП-2, грамотный, разбирающийся специалист, он в основном нас всех и учил обращению с боевой машиной. А командиром БМП-2 был узбек младший сержант Сахоб Махомадиев, только прибывший из «учебки» вместе с техникой (по-русски он понимал, но не говорил). Мне поставили задачу — освоить все специальности на БМП-2 и стать командиром отделения. Потом научить разведчиков правилам пользования и применения БМП-2.

Очень запомнились первые ночные стрельбы на полигоне под Чирчиком. Днем все просто, ясно и понятно. Прицел, дальномер, выбор цели, фиксация в стабилизатор, короткими, огонь… Ночью были свои особенности. Стреляли тремя боевыми машинами. Получив команду руководителя, каждый командир, находящийся внутри БМП-2, подавал команду «Вперед». Необходимо было выдерживать линию движения, не попасть под огонь своей техники, объезжать препятствия, следить за полем боя, где подсвеченные мишени появлялись неожиданно. Все это происходило в шуме, гаме, предстояло отдавать команды внутри машины: «Механик! Механик! Механик! Налево!». Каждая БМП-2 стреляла по своим мишеням, в случае промаха огонь с КП корректировался, и мишень уничтожалась огнем другой боевой машины.

Вышли на исходный рубеж. По команде тронулись, все шумит, грохочет, смотрю за движением в линию, следим за боевой обстановкой. Первыми стреляли наводчики. Петя все поразил на отлично как из пушки, так и из пулемета. Потом настал мой черед. Я — оглохший, адреналин зашкаливает. Петя заметил появившуюся мишень впереди по курсу, сказал мне. Я пытаюсь найти и поймать ее в прицел. Все скачет, огоньки подсветки мишени прыгают, идентифицировать не могу, что это за мишень, время на выполнение упражнения заканчивается. У Пети, который тоже за всем наблюдает в прицел, спрашиваю: «Поймал я мишень? Можно стрелять?». Как мне показалось, он сказал: «Можно». Я и нажал на гашетку со всей пролетарской ненавистью к мировому империализму… Пошла длинная очередь снарядов из пушки, и вершина сопки на границе стрельбища получила свою порцию железа. Оказалось, я метился в огни, ограждающие границу стрельбища, ствол был поднят градусов на 60 – 70… Стрельбы сразу прекратили, дали приличную взбучку, провели тут же корректировки. Стрелять, водить и командовать БМП-2 я с тех пор и научился!

Очень много времени уделяли пристрелке оружия. Особенно специального вооружения — АКМС с ПБС, АПБС, АГС-17, СВД, ПКМ, «Шмель»… Также изучали средства радиосвязи, минно-подрывное дело, тактическую подготовку, тренировали выносливость, совершенствовались в рукопашном бое. И учили нас всему по-настоящему.

В описаниях событий того времени часто встречается мнение, мол, бросали на войну необученных, неподготовленных солдат и использовали их как «пушечное мясо». Я с таким не сталкивался, нас готовили и обеспечивали всем необходимым по высшему разряду. И многое потом на войне очень пригодилось.

Иногда выпадало свободное время. Ходили в увольнение в город, бегали в «самоходы». Сделали две красивые «дембельские парадки» — солдатскую и сержантскую. Если внимательно посмотреть на студийные фотографии перед вводом батальона в Афганистан, то все бойцы роты — в этих «парадках».

Тогда же в одной из самовольных отлучек мне подарили собаку — дворовую овчарку. Щенку тогда было месяца два-три. Назвал Моня. Провез в Афган, делился с ней своей пайкой. Жила Моня потом возле нашей палатки. «Духов» чуяла издалека, лаяла и рычала. В расположении батальона могли спать спокойно — Моня сторожила. После моего «дембеля» она осталась в части и служила верой и правдой.

Иногда пили чай. Для его приготовления использовали известный солдатский кипятильник из двух лезвий и пол-литровую стеклянную банку. Захотелось как-то выпить много чаю, вскипятить сразу трехлитровую банку. Предложил: давайте из жестяной банки согнем кипятильник в форме подковы, сделаем в четыре слоя, тем увеличим площадь и, соответственно, скорость закипания воды. Сказано — сделано. Дело было в казарме. Подошли к розетке, «кипятильник» опустили в банку с водой, вилку — в розетку. Немая сцена. Наше произведение в банке начинает шевелиться, хлопок, вспышка в розетке, вырывается огонь и начинают гореть провода, идущие от розетки к электрощиту. Выдергиваем вилку из розетки, гаснет свет во всей казарме и, как показалось, в половине Чирчика. Виновных потом не нашли. На орехи получили все. Но мы были довольны — спасли казарму от пожара! Не зря в средней школе сдавали взносы в фонд «Юный пожарник»!

В Чирчике я первый раз попробовал алкоголь и запомнил этот момент на всю жизнь. До армии капли спиртного не пробовал. А тут отправили нас на разгрузку вагонов с нашим обмундированием. Я был старший. Пока разгружали, солдатики где-то купили домашнего напитка. Дело было ночью, горел костер, на улице — минус 15–20 0С. Налили мне в кружку. Попробовал — компот из слив, вкусный, сладкий, без запаха алкоголя. Сразу и не разобрал. Оказалось, это особенность местного домашнего вина. Пьется как компот, голова чистая, светлая, а ноги не идут. А у меня такое было первый раз в жизни. Пару кружек выпил, погрузку закончили. Командую: «По машинам!», пытаюсь залезть на борт «Урала» и не могу этого сделать. Падаю, ноги заплетаются, ни стоять, ни идти не могу. Через борт автомобиля, как бревно, меня перекинули и спать в казарме уложили. А наутро голова трещит, муторно. Ощущение запомнилось надолго.

Вокруг батальона происходили интересные вещи. Часть солдат была из Средней Азии. К офицерам приезжали целые делегации от аулов. Родственники предлагали любые деньги, баранов, лишь бы сыновей перевели в другую часть. Некоторые братья-славяне пытались «косить» по-другому. Калечили себя, заболевали, притворялись, что ничего не умеют, не могут освоить оружие или технику, просили перевести в роты обеспечения, портили технику.

Два солдата из нашей роты, славяне, из Витебска и Крыма, один моего призыва, другой младшего (прибыли из мотострелков), начали портить технику и пытаться «откосить» от предстоящей службы. Я их предупредил раз, другой. Гадости продолжались, пришлось припугнуть и ударить для острастки. И тот, который моего призыва, доложил в особый отдел и окружную прокуратуру о рукоприкладстве и неуставных взаимоотношениях. Прокуратура начинает расследование, их возят на допросы в Ташкент. И на меня появляется какое-то «дело». Начало марта, мы уже по-боевому грузимся в эшелоны, готовимся к переезду в Термез и последующему переходу на технике государственной границы с Афганистаном. А меня с утра везут в Ташкент, в окружную прокуратуру. Конечно, как обухом по голове. Допрашивали меня часа три. Вывели в коридор, к следователю зашел замполит нашей роты лейтенант Игорь Викторович Семенов. Беседовали они долго. Вышел, сказал: «Поехали, не посадят тебя. Я партбилетом поручился. Мы теперь воедино связаны». Испытываю безграничную благодарность к этому порядочному и ответственному офицеру-политруку. Спасибо, что поверил и понял мотивы моих поступков.

Может показаться, что над нами не было контроля и мы были предоставлены сами себе. Это не так. Офицеры постоянно находились с нами и пресекали любые поползновения нарушить дисциплину.

Марш

18 марта 1985 года мы пересекли общей колонной государственную границу и вошли в Афганистан. Все вооружение вычищено, смазано, везде — полный боекомплект. Прячу в глубинах БМП-2 щенка Моню. Собака потом не раз выручит и скрасит тоску по дому. Настроение тревожное, впереди — неизвестность, чужая, враждебная страна. Мы уже знали, что батальон будет располагаться в провинции Кунар, городе Асадабаде. Там дислоцировался мотострелковый батальон 66‑й бригады. Место, по отзывам всех знавших Афганистан, самое гнилое и страшное на территории Афганистана. Граница с Пакистаном проходит почти по реке Кунар — она будет протекать недалеко от нашего батальона. В ходу была пословица: «Если хочешь пулю в зад, поезжай в Асадабад!». В общем, наслушались ужасов про это место достаточно.

Колонна шла спокойно и ровно. Сказались тренировки и подготовка к вводу батальона в Афганистан командованием 40‑й армии. Хайратон, Саланг, Кабул. При подходе к Салангу, на самом перевале и после него много поврежденной военной техники. Ахмад Шах Масуд, «панджшерский лев», свирепствовал тогда сильно. Мы прошли спокойно, без боестолкновений. В Кабуле была остановка на день. 21 марта – встреча афганского Нового года. Советских войск тогда под Кабулом стояло много. Народ, конечно, праздновал, тем более со дня на день должен был выйти очередной «дембельский» приказ. С наступлением темноты все небо «расцвело» трассерами, сигнальными ракетами, фейерверками. Мы были очень удивлены.

Самим нам запретили даже думать об этом. Но расцвеченное трассерами ночное небо Кабула запомнилось. Потом добрались до Джелалабада (там располагалось командование бригады спецназа, которой подчинялся наш батальон). Там же стоял еще один, аналогичный нашему батальон спецназа ГРУ. Он находился там несколько месяцев, был уже обстрелянный, боевой, с хорошими результатами. Мы ходили в их зону ответственности несколько раз на совместные операции. Учились воевать у этих спецназовцев, перенимали боевой опыт. Ну и завершающий бросок — на Асадабад. Место, где мы будем служить.

Первое впечатление. БМП-2, вся в пыли и копоти, заворачивает — и открывается земля внизу. Впереди река — широкая, быстрая, полноводная. Прямо под обрывом дороги — идущий от гидростанции рукотворный канал, который затем впадает в эту реку, и полуостров каменистой суши. Была еще жиденькая оливковая роща. И ни одного здания. Тут нам предстояло обустраиваться.

Каждое подразделение получило свое место под сооружение палатки. В роте четыре группы, в группе — 28 человек, на каждую группу — по палатке. Начали копать землю для установки палатки — она песчано-каменистая. Лом и лопата почти не берут. Быстрее других соорудили себе жилье саперы — небольшими зарядами малых тротиловых шашек взрывали почву и потом ее выгребали.

На обустройство нам дали несколько дней. Ведь, кроме палаток-казарм, нужно было сделать парк для техники, столовые, штаб, медпункт, стационарный пункт связи, караульное помещение. И много чего другого.

Первые выходы

Несмотря на мероприятия по обустройству территории, продолжалась боевая учеба. Прибыло несколько вышестоящих офицеров для передачи опыта и подготовки бойцов. Помню занятия, которые с нами проводил майор Корунов, который в свое время отбирал меня в спецназ. Пошли на стрельбы. Вышли на берег бурной широкой реки. Он ставит задачу-вводную: «Группа мятежников переправляется через реку. Разведчики обнаружили их и открыли огонь на поражение. Порядок мятежников расстроился, и они решили выходить из-под обстрела, используя быстрое течение реки. Ваша задача — уничтожить противника». Сам зашел вверх по течению, бросил несколько деревянных ящиков, которые подхватило течение и понесло. Мы открыли огонь. Признаюсь, поначалу мы не могли попасть ни в один ящик, проплывающий и ныряющий в потоке. Только внося корректировки, делая упреждение, научились попадать. Оказалось, стрельба в тире или на стрельбище имеет мало общего с тем, как это происходит на самом деле.

Совершали выходы в окрестные горы и заброшенные кишлаки — вырабатывали выносливость, адаптировались к горам, учились прочесывать кишлаки. Также отрабатывали элементы отхода группы. Поступали различные вводные, например: «Рядовой Иванов ранен в ногу. Наложить повязку. Вынести из-под огня противника». Одни прикрывали, другие выносили «раненого» в укрытие, накладывали жгут, делали перевязку. Окружающая обстановка очень подстегивала к правильным действиям. Все недостатки, как тактические, так и физические, были сразу заметны. Они вскрывались, изучались, принимались меры к их устранению. Хочу сказать, что впоследствии все эти многочисленные и изнурительные тренировки нам очень пригодились и помогли спасти не одну солдатскую жизнь.

В середине апреля все три роты разведки нашего отряда совместно с другим батальоном пошли на боевой выход под Джелалабад. Более опытные разведчики должны были нас «обкатать» в деле. Нас берегли, ставили второстепенные задачи, показывали и подсказывали, что делать и как двигаться в процессе всей операции.

Тогда ярко запомнился один момент. Зажали «духов» в горах, человек пять. Они спрятались за небольшим укрытием. Расстояние было значительным, «духи» потихоньку стали уходить в горы. Вызвали «Шилку», приданную на усиление, отдали приказ на поражение. Мы находились недалеко и наблюдали за действом. «Шилка» повела всеми своими четырьмя стволами в сторону противника и дала залп. Были видны вспышки от взрывов, разлетающаяся в клочья одежда, камни, оружие. И так несколько раз. Стрельба прекратилась. Разведчики поднялись к тому месту, собрали «духовское» оружие. Вернулись, доложили, сколько обнаружили убитых «духов». Скорострельность и точность выстрелов «Шилки» впечатлила. Не зря ее «духи» называли «шайтан арба».

В общем, после первого настоящего боевого выхода в батальоне царило состояние, похожее на эйфорию. Тренировки продолжались, и командир отряда начал просить у вышестоящего командования самостоятельный боевой выход в зоне ответственности нашего батальона. Такое место и возможность очень быстро нашлись…
Это был тот выход, который черной краской вписан в историю всех войск специального назначения, — Маравары.

Маравары

Я не знаю, кто, как и зачем планировал эту боевую операцию. Никого не хочу осуждать и упрекать. Пусть это останется на совести тех людей, если они в чем-то виноваты. Я был участником событий на небольшом участке боя и не могу до конца быть объективным в оценке произошедшего. Попробую рассказать, что видел и пережил.

Недалеко от расположения батальона, на противоположном берегу реки Кунар, чуть в стороне, располагалось Мараварское ущелье с одноименным кишлаком и несколькими другими кишлаками вдоль ущелья. Вело оно к пакистанской границе. Прямо в начале ущелья, на высотке, располагался пост царандоя (афганской армии), который должен был контролировать и наблюдать за перемещениями в этом ущелье. И в случае обнаружения скопления групп мятежников вызывать артиллерийский или другой огонь с целью их уничтожения. По разведданным, «духов» в ущелье было достаточно много, и у них там — что-то типа перевалочной базы.

Идея достаточно проста. Выходим тремя ротами. Вторая и третья поднимаются по хребтам и двигаются по гребню вдоль ущелья. Первая рота — по низу. Одна из групп снимает блокпост мятежников в количестве пяти — семи человек, освобождает проход в кишлак для прочески основными силами. Рота досматривает кишлак, в случае обнаружения неприятеля — уничтожает. Захватывает оружие, документы, пленных. Подразделения сверху прикрывают на время проведения всей операции. Все должно было произойти ночью, неожиданно для неприятеля, и принести успех. Были проведены предварительные мероприятия. Выход достаточно серьезно готовился. Командир батальона вместе с командирами рот, групп, отделений, участвовавших в операции, изучили предстоящее место боя, оценили возможности и пути подходов и отходов.

Мы переправились через реку на пароме, прошли до входа в ущелье, поднялись к царандоевцам на пост. Осмотрели все входы-выходы, окрестные склоны. Комментарии давал какой-то проводник из местных.

Это была роковая ошибка. Наши планы слишком ясно читались. И были доложены противнику.

Удивил один момент: ущелье имело поворот и практически не просматривалось, не был виден ни кишлак Маравары, ни пост мятежников. Но на это тогда как-то не обратили внимание.

После рекогносцировки вернулись в расположение батальона в спокойствии и готовности выполнить поставленную задачу. Операция должна была длиться несколько часов. После ужина — переправа, пеший марш, роты в горы на прикрытие, снимаем часовых, проческа, выход. К завтраку, максимум — к обеду планировали вернуться. Но…

Нашей группе по плану отводилась, наверное, самая ответственная роль. Командиром группы № 3 первой роты был чемпион Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища по рукопашному бою, мастер спорта по таэквондо лейтенант Александр Кистень. С нами офицер дополнительно занимался рукопашным боем, чтобы мы были готовы снимать часовых, брать пленных, захватывать посты. Нам поставили задачу: снять охрану мятежников и расчистить путь роте для прохода в кишлак. Мы отобрали оружие, каким будем пользоваться, были назначены ответственные за каждое действие. Смоделировали различные ситуации развития событий. Собирались очень тщательно.

Проверяли, чтобы ничто не бренчало, не гремело, не блестело. Во время подготовки был один неприятный момент. У значительной части личного состава началась дизентерия, и много бойцов и офицеров маялись животами. Их решили не брать, на что они обижались, но приказ есть приказ. Общее количество готовых к выходу составило около 100 человек.

Поужинали. Общее построение — боевой приказ. Выдвигаемся к парому. И постепенно все начинает складываться не по разработанному плану. Нет паромщиков. Река широкая, бурная. Их ищут несколько часов, окончательно темнеет. Потом переправа. Паром небольшой, перевезти всех за один раз не мог. Собрались, рассредоточились, двинулись в сторону ущелья. Дошли до царандоевского поста. Взяли проводников. Вторая и третья роты начали выдвижение по определенным для них маршрутам. Мы пока выжидали. Они должны были подняться в горы и двигаться чуть впереди нас. Спустя время выясняется, что рельеф у них очень тяжелый и они не успевают выйти на исходные позиции. Нам приказывают идти вперед, выполнять задачу. Мы выдвигаемся в заданный район, втягиваемся в ущелье. Проводники ведут.

Видим отдельный дувал перед кишлаком, где должны были находиться «духовские» часовые. Окружаем здание, врываемся — никого нет. Только теплый пепел в очаге. То есть недавно были и ушли. Докладываем ротному капитану Николаю Цебруку. Поступает приказ — продолжать выполнять задачу. Вносятся некоторые изменения: четвертая группа старшего лейтенанта Тарана поднимается справа в горы над кишлаком для прикрытия основных сил роты, ведь третья рота не успела выйти в заданный район, с гор мы не прикрыты. Занимаем оборону в дувале. Первая группа лейтенанта Николая Кузнецова и вторая группа лейтенанта Александра Котенко под командованием командира роты идут на проческу кишлака. К этому времени уже взошло солнце, эффект неожиданности утерян. Дальше все происходило как в замедленной съемке.

Пытаются убежать проводники, которые находились с нами. Пришлось их догнать и прибить…

Слушаем доклады групп, выдвинувшихся на проческу, — все тихо, спокойно. Заметили убегающих «духов». Открыли огонь. Двинулись за ними. И вдруг слышим, как увеличивается интенсивность и мощность стрельбы. Нас начинают из «зеленки» обстреливать.

Раздаются взрывы гранат. По сообщениям ничего нельзя понять. Огонь вокруг нас становится плотнее и прицельнее. Группу Тарана, которая над нами, начинают выбивать. По отрывочным докладам от ротного становится понятно, что идет настоящий бой. Есть убитые, раненые. Кто-то попал в окружение. Мы пытаемся доложить об этом командованию батальона. Из-за кривизны и высоты ущелья доклады от воюющей роты не проходят. Тут из того направления, куда входила рота в ущелье, выходят лейтенант Котенко и младший сержант Власов. Немного испуганные, но достаточно спокойные. Быстро двигаются в сторону выхода из ущелья. Нам успевают крикнуть, что в принципе все нормально, сейчас рота начнет выходить. Это нас несколько успокоило.

Я до сих пор не знаю, как эти люди вышли из той мясорубки и как такое могло случиться? Винить или оправдывать тоже никого публично не буду, хотя личное мнение на сей счет имею.

После их выхода интенсивность стрельбы возросла. Группа сверху пробовала отходить. Но ей выход уже перекрыли. Наши две группы начали планомерно окружать. Со связью было плохо. Докладов от окруженных не поступало. Мы попробовали выдвинуться к ним. Это оказалось невозможным. «Духи» открывали интенсивный прицельный огонь. Активно начали работать снайперы. У нас тоже появились раненые. И первый убитый.

В группе было два пулемета ПКМ. У меня и у сержанта Владимира Некрасова. Это было самое мощное наше оружие в том бою. Мы с Володей вели плотный огонь по наседавшим «духам», постоянно сменяя огневые позиции. Именно по нам особенно прицельно стали работать снайперы. Приходилось менять позиции все чаще. В одном из эпизодов боя я перекатился, дал прицельную очередь. Перебежал за валун на новое место. В это время Володя с пулеметом занял мое предыдущее место, только изготовился для стрельбы… Он был за большим камнем, я его не видел. Успел крикнуть: «Вовка, уходи!». 
У меня до сих пор в ушах стоит звук этого выстрела. Володин пулемет только начал очередь и вдруг остановился, как захлебнулся. Кричу: «Некрасов!». Молчание. Сам продолжаю огонь, даю команду Косте Демиденко: посмотри, что там. Он прыгает за валун и… молчание. Спустя время: «Убили Некраса». Снайпер попал ему прямо в сердце. Смерть была мгновенной. По всем законам эта пуля была предназначена мне…

Бой разгорался. Группу Тарана почти сбили. Нас окружали со всех сторон. Связи с ротой не было. Там был слышен бой в разных частях кишлака.

Огонь по нам был очень плотный. Рядовой Игорь Куриленко вел огонь из автомата. Перекатился. Для прицельного ведения огня ему мешал камень. Он переложил автомат с правой стороны на левую. Только изготовился, как пуля попала ему с левой стороны в автомат, срикошетила от ствола и ранила в ногу рядового Валеру Цуканова.

«Духи» подтягиваются все ближе, продолжают обстрел из минометов и гранатометов. Подползают сами. Кистень просит разрешение на отход. Не знаю, получил он его или принял решение сам, в любом случае лейтенант Кистень смог организовать тактически грамотный выход группы. Времени у нас не оставалось. Мины все ближе, «духов» больше, огонь плотнее. Группируемся. Делимся гранатами. Насколько успеваем, перевязываем раненых. Определяем пути отхода. Забираем Некрасова и — в прорыв. Меня и рядового Олега Иванова оставили на прикрытие. Остальные отходили также по всем правилам. Часть отходит, часть прикрывает. Затем меняются. Выносим убитых и раненых. Очень пригодились навыки, полученные на тренировках. Мы остались с Олегом, смотрим, как ребятам удается пройти особо простреливаемые участки. И тут в атаку на нас пошли «черные аисты». Так называли пакистанских наемников — профессионалов, собранных со всего мира для священной войны с шурави. Они вели атаку очень грамотно и четко. Мы стреляли много, долго и достаточно точно. Наши уже вышли в безопасное место, стали прикрывать наш отход. Сумели выйти и мы. Не дали «духам» соединить второе кольцо, которым они пытались нас окружить. Чуть раньше вышли бойцы Тарана. Они тоже вынесли всех своих убитых и раненых.

В это время где-то в начале ущелья видим одну БМП нашей роты. На ней замполит роты лейтенант Семенов. Идут рядом замполит батальона майор Владимир Сергеевич Елецкий и бойцы нашей роты, которые оставались в расположении из-за болезни.

Оказывается, когда стало ясно, что с нашей ротой худо и она попала в засаду, приказали собрать всех оставшихся солдат, усилить бронетехникой и отправить на выручку. О проблемах доложили командованию бригады и группы войск.

Проехать напрямую было невозможно. Паром не перевозил технику. Мост был километрах в десяти. Пока собрались, получили приказ, объезжали по большому кругу… Дороги оказались заминированными, духи создали оползни и завалы. Броня пыталась пробиться, но не получалось. Гусеницы слезали с траков, колонна остановилась. Тут хочу отметить профессионализм и смелость механика-водителя нашей роты рядового Сергея Воронова. Он был лучшим механиком-водителем еще на этапе подготовки, а сейчас сумел провести свою машину через камни и завалы, прорвался к нам на помощь. «Аисты» попробовали продолжить атаку, но у нас уже было усиление броней, атака была отбита. Мы попробовали прорваться под прикрытием БМП-2 в ущелье, помочь нашим. Но «духи» подтянули тяжелое вооружение: ДШК, безоткатки, минометы. Открыли плотный сосредоточенный огонь. Мы вынуждены были отойти. Раненых, убитых отправили в расположение. Остальных — в горы, где находилась вторая рота.

Сколько прошло времени от начала входа в ущелье до момента нашего выхода из него, я не знаю. Иногда время летело, иногда замирало и двигалось как в замедленной съемке.

В это время уже разворачивалась армейская операция. Прибыли джелалабадский батальон, «вертушки», мотострелки, танки. Они пробовали прорваться через ущелье, из которого мы вышли, но не могли этого сделать  — такой силы и интенсивности был огонь «духов».

Ночью произвели перегруппировку, и с утра начали новое наступление. Потихоньку осознавали масштабы трагедии. «Духи» отходили, оставляя тела наших солдат. С каждым часом их становилось все больше и больше...

Тела погибших были в ужасном состоянии: обожженные, разрубленные, опаленные взрывами.

Все останки свозили в батальон. Когда мы спустились с гор, не могли опознать три тела. Нас подвели на опознание. Трупы были обожженные, вздувшиеся на жаре, вместо лица — сплошная запекшаяся кровавая корка. Совместными усилиями — по кривизне пальцев, остаткам нижнего белья, особенностям строения головы — мы опознали тела. Точно помню, что это были Моряхин, Колмогорцев и Матох. Подписали документы.

Нас отправили на встречу с представителем ставки генералом армии Варенниковым. Он задавал вопросы, выслушивал ответы, но все было как во сне. Спустя время пришло сообщение — нашли тело сержанта Вити Тарасова.

Нас на «вертушке» закинули в ущелье для его опознания. Его тело нашли уже в другом кишлаке, на значительном расстоянии от места основного боя. Тело было сильно изуродовано. Как он там оказался — тоже нераскрытая тайна. Мы склоняемся к версии, что разведчик был тяжело ранен и его пытались вывезти в Пакистан.

За эти дни было еще несколько удивительных моментов. Спустя сутки вышел к своим сержант Володя Турчин с пистолетом и гранатой в руке. Практически все подробности об этом бое мы знаем из его рассказа. Также нашли очень израненного, но живого прапорщика Игоря Бахмутова. Одно из ранений у него было в голову, потерял много крови, но остался жив.

Как насмерть стояла рота, повторяться не буду. Об этом много написано в различных источниках. По нашим подсчетам, 17 человек подорвали себя вместе с «духами». Пацаны бились до последнего патрона и вдоха. Заканчивались патроны — кололи ножами…

Наши потери были огромны. В той операции первая рота потеряла 28 человек, вторая — троих. Тридцать один погибший — самые большие потери за всю историю войск специального назначения. Ребята погибли с достоинством и честью, не предав и не покорившись. «Духов» в том бою погибло более 140.

За тот бой звания Героя Советского Союза был удостоен лейтенант Кузнецов (посмертно). Остальных погибших наградили орденами и медалями. Хотя, на мой взгляд, большинство из них тоже были достойны звания Героя Советского Союза. В моей памяти они все так и остались — Героями.

Война продолжается

После мараварских событий осталось чувство подавленности. В палатки роты невозможно было заходить — они стояли полупустые. Настроение — хоть волком вой. Большинство офицеров отряда выехали в Союз сопровождать погибших к местам погребения. Вернувшись в батальон, офицеры рассказывали, какие трагедии происходили в семьях, когда они привозили «груз 200».

Большинство родственников считали этих офицеров лично виновными в гибели своих сыновей, мужей, братьев. Сколько было пролито слез, выслушано проклятий и угроз… Часть погибших была из Таджикистана. Рассказывали, в горном ауле местные мужчины предлагали офицеру вскрыть запаянный цинк, чтобы убедиться, их ли родственник там. Или, говорили, рассказывай, как он погиб, почему не научил его воевать, почему сам не умер в том бою? Вел ли себя в бою их солдат как истинный мусульманин? А большинство из сопровождавших офицеров не принимали участие в том бою и, быть может, даже ни разу не видели этих солдат…

В это время меняют командира батальона. И совершенно незаслуженно главным изгоем оказывается замполит батальона майор Елецкий. Очень справедливый, порядочный офицер и человек. Старался нам привить любовь к Родине. Его отправили в Союз и затем уволили в запас, фактически с волчьим билетом, с лишением всех льгот и привилегий. А он вырос в годы войны под Ленинградом. После школы окончил техникум, отслужил срочную службу, остался на сверхсрочную, прошел курсы, стал офицером. В спецназе прослужил более 15 лет. Об этих чудовищных недоразумениях мы узнали много лет спустя. Восстановить справедливость и вернуть честное, заслуженное имя уважаемому человеку смогли только в… 2009 году. Нужно было видеть глаза Владимира Сергеевича, когда это произошло, его радость от свершившегося!..

Служба продолжалась. Все ротное хозяйство осталось на нас — сержантах. Напомню, у нас в роте погибли командир роты, командир группы, старшина был тяжело ранен.

Через несколько дней начиналась армейская операция.

Остатки нашей роты, за исключением механиков-водителей, бросили в горы, на посты вдоль дороги, для прикрытия войск от нападения «духов». Нам указали точку на карте, поставили задачу, определили зону ответственности. Необходимо было забираться высоко в горы и занимать господствующие высоты. Нам придали саперов, которые заминировали все подходы к высотам. Не учли только порядок снабжения и питания. Приходилось спускаться вниз один раз в два — три дня, забирать еду в термосах и подниматься наверх. Занимало это часов пять — шесть. Особенно туго было без воды. Ввели режим жесткой экономии, который выдержать в голых горах под открытым солнцем было очень трудно.

Напротив нас, километрах в пяти, работали по склону горы наши штурмовики. Когда они бомбили — дух захватывало. Скалы превращались в щебень. В другой раз армейские артиллеристы ошиблись в координатах и накрыли нас снарядами своих гаубиц.
Благо мы успели укрыться и быстро по радиостанции доложить об ошибке. Но тех десятков разрывов вполне хватило для понимания мощи советского оружия. Никого не задело. У меня только осколок поцарапал кожу на голове. Размер осколка оказался со спичечный коробок. Я его долго хранил.

Потом в ущелье напротив начал работать снайпер, доставивший нам немало беспокойства. Приходилось укрываться, перебегать. Офицеров с нами не было. Я был старшим. В течение длительного времени наблюдали и вычислили-таки, где у снайпера лежка. Пристреляли в стороне похожее место. Разработали план. И тут к нам с инспекторской проверкой на пост прибывает заместитель командира батальона майор Михайло. Осмотрел, проверил, выслушал наш план по уничтожению. Начало темнеть. Я вывел пулемет на пристрелянную позицию. Снарядил ленту бронебойными, обычными и трассирующими патронами. Выставили «живца». Автоматчики не могли помочь — расстояние около полутора километров, эффективность автомата здесь близка к нулю. Майор в бинокль наблюдает за охотой. Снайпер клюнул на «живца», выстрелил. Я из пулемета короткими очередями — по нему. Больше нас снайпер не беспокоил...

Был еще эпизод. Хоть и некрасивый, но был. В горах решили помянуть пацанов. Достали дрожжей, решили поставить бражку. Емкости не было, взяли «цинк» из-под автоматных патронов, вскрыли сбоку, достали патроны — получилась емкость. Залили и поставили бродить. Тут мою голову посещает мысль: давайте подогреем на огне, чтобы быстрее бродило! Никто против не выступил. Развели костерок, поставили греться. Главному «самогонщику» дали ложку, сказали помешивать. Огонь разгорелся, подхожу проверить — вижу: помешивает варево, а на ложке скапливается какая-то смесь противного зеленого цвета. Беру ложку, достаю… Соображаю: «цинк» покрашен изнутри и снаружи защитной зеленой краской. От нагревания на костре краска начала отслаиваться, на жидкости плавают маслянистые пятна. Конечно, нашлись желающие, процедили, попробовали. Но пить эту муть было невозможно. Хорошо, хоть не отравились.

Вскоре армейская операция была завершена. Мы спустились в расположение.

Пополнение

В это время прибыло новое пополнение вместо погибших. Собирали солдатиков со всех пересылок, о спецназе они не слышали ничего. Знали только, что место, куда их прислали, очень гиблое.

Заменили комбата — пришел знаменитый, великий и ужасный капитан Григорий Васильевич Быков. «Гриша Кунарский», «Кобра». Солдатская молва была о нем не очень хорошая: очень строг. Кто-то винил офицера в гибели солдат, которые утонули при ночной переправе через горную реку Кунар. Служил он до нас начальником штаба джелалабадского отряда. Настроение у нас и так было хуже некуда, а тут еще нового комбата с такой историей присылают…

Надо отдать ему должное: полностью деморализованное, подавленное, разношерстное воинство он сумел объединить, возглавить и научить бить «духов». Взялся за все сразу: за боевую подготовку, требовал полного исполнения служебных обязанностей.

У нас в группе был очень тяжелый период. Офицеры еще не прибыли. Мы сразу после Маравар — в горы, кто-то остался в расположении, поступили новички. На посту я исполнял обязанности командира группы, здесь продолжил. Дисциплины никакой. Старики, которые прошли огонь, расслабились. У некоторых появилась мысль, что после того боя они уже все видели, все прошли, все выполнили и больше ничего делать никому не обязаны. Я для них не авторитет, мы равны, что по сроку службы, что по возрасту. Наверное, для меня это был самый страшный период за все время службы. Доходило до того, что, ставлю боевую задачу перед выходом — самый вредный демонстративно отказывается выполнять приказ. Достаю пистолет. Досылаю патрон в патронник. Направляю в отказника. Повторяю приказ. Смотрю в глаза и говорю: если не выполнишь, пристрелю за неподчинение. Подчинялся, но продолжал угрожать. Спустя годы думаю, применил бы оружие в том случае? Отвечаю себе, что в то время и в том положении — применил бы. Хорошо, что не довелось. С началом боевых все наладилось, и противостояние спало. Мы нашли общий язык и преодолели непонимание, не раз выручали друг друга, ходили в разведку и прикрывали спину. Повторюсь — очень непростой и тяжелый период службы. Стараюсь его не вспоминать. Но было и такое.

Первые успехи

Комбат Быков удачно придумал свою первую операцию. По наводке вылетел на «вертушке» буквально с 10–12 разведчиками на войну. Свалился в небольшой кишлак, взял пленного и вернулся. Пленный оказался сыном важного главаря. Назвали его «Васька». Он много знал и стал сотрудничать с нами.

Ввел Быков и новый элемент подготовки к операции. Собирал командиров групп и рот, ставил предварительную задачу на картах предполагаемой операции. Потом с ними садился в вертолет для облета и ориентировки на местности, с уточнением задачи каждому подразделению. Я несколько раз летал как командир группы на такие облеты. Очень эффективная вещь. Сразу привязываешься, намечаешь пути подхода-отхода. Утечка информации исключена. Все свои. Куда полетел вертолет — «духам» неведомо. Во время этих облетов испытали новое снаряжение. Бинокль стабилизирующий, который можно было использовать при осмотре местности в летящем вертолете или движущейся броне. Также испытали ударные гранаты. У обычной гранаты взрыватель приходит в действие через три секунды после метания. Если бросать в ущелье или с вертолета, она взрывается в воздухе, не причиняя никакого вреда противнику. У этих гранат взрыватель приходил в действие после удара о землю. Был не временной, а ударный. Правда, их потом сняли с вооружения. При резком броске ударник мог приходить в действие. Говорят, погибло несколько солдат. А жаль, доработать — и была бы очень эффективная вещь.

Удачным для нашей группы был выход в кишлак Суруби. Быстро подъехали на броне к окраине, спешились во время движения. Броня сделала маневр и ушла. Мы выдвинулись к кишлаку. Начали прочесывать. Произошло несколько стычек. Мне рядовой Петриков докладывает: нашел какой-то чулан, не пойму, что в нем. Вхожу, сдергиваю ткань, закрывающую полки. Они все заставлены новыми упаковками, баночками, коробочками, склянками с медикаментами. На радостях докладываю: «Москва» (это позывной командира первой роты), я «Москва-3» (позывной моей группы). Обнаружил склад медикаментов и принадлежностей к ним». Небольшая пауза. У меня в наушнике: «Я — «Кобра» (позывной комбата Быкова). Наркотики есть?». Я досмотрел, явных — нет. Комбат в это время прислал нашего медика на осмотр склада. Тот чуть не запрыгал от радости — так много всего из медикаментов там было. Вернули броню. Загрузили все отсеки. Медикаментов было больше тонны. Наша санчасть использовала их больше года. Было много перевязочного материала, антисептиков, переносных капельниц — видимо, «духи» готовились к войне и запасались материалом для лечения огнестрельных ран.

Во время этого выхода произошел веселый случай. Когда грузили медикаменты, я увидел на полках витаминизированные сиропы. Импортные, вкусные, разноцветные. Кормили нас неплохо, но в основном это были консервы. А у меня за спиной два курса физкультурного института. Вспоминаю: при интенсивных физических нагрузках необходима витаминизация организма. Беру несколько банок и прямо из горла их выпиваю. Несколько упаковок беру с собой, ребятам говорю, чтобы попробовали и тоже взяли с собой. Наелся и напился я этими витаминами по самую завязку. Мы выходим в горы, темнеет. Ночной подъем и переход. Через несколько часов начинает крутить живот. Причем очень сильно. Поднимаемся в горы по узкой тропинке, друг за другом. Вверх — стена, вниз — обрыв. Живот — разрывается. В общем, намучался я тогда. Пацаны пробовали немного, все обошлось. А я проклял большое количество витаминов на много лет вперед, когда все завершилось. Витамины употреблял только по чайной ложке, после еды, как рекомендовал Минздрав СССР…

Буквально за несколько недель у отряда, ведомого твердой рукой Быкова, появились положительные результаты. У моей группы тоже все складывалось удачно. За два с лишним месяца, пока командовал, не было у нас ни одного раненого и убитого. Обстановка в коллективе тоже нормализовалась, и служить стало гораздо легче. Лично меня комбат дважды представлял к медали «За отвагу». Жизнь налаживалась.

Карера

У отряда появились собственный боевой опыт, свои успехи. Ближние горы были очищены от «духов». Комбат начал готовить нас к серьезным операциям. Очень он хотел провести серьезное, знаковое дело. Чтобы показать «духам», кто здесь хозяин.

Самым сильным и неприступным районом, где было множество баз и лагерей, считался район Карера. Он находился километрах в 35–40 от расположения отряда. Об этом районе собиралось максимум информации от пленных, хадовцев, советников. Не раз облетали мы его на вертолетах. Когда у Быкова созрел план, нас, командиров рот и групп, несколько раз собирали, чтобы в деталях проработать операцию, обсудить вопросы взаимодействия как в отряде, так и с артиллерией, авиацией. Сложность еще была в том, что район переходил на территорию Пакистана. В случае нарушения границы — военный вооруженный конфликт, дипломатический скандал.

План был примерно такой. Выдвигаемся на броне ночью, спешиваемся на ходу, броня делает отвлекающий маневр и занимает огневые позиции километрах в десяти. Мы совершаем горный ночной переход. Выходим в заброшенный кишлак Гала, который находился недалеко от Кареры. Скрытно и бесшумно, не обнаруживая себя, располагаемся в нем. Наблюдаем в течение дня за районом, с наступлением темноты выдвигаемся, совершаем налет, уничтожаем мятежников, захватываем пленных, образцы документации, минируем что возможно — отходим.

Все развивалось по плану. Дошли, разместились. Переждали день, было очень жарко, вода была только та, что взяли с собой. Стемнело, выдвинулись. Вторая рота вышла не на ту позицию, где-то чуть звякнули — «духи» насторожились. Мы отошли, начали заходить с другой стороны. Умаялись здорово. Светало. Активный бросок на вершину горы, на боевой гребень. Главное условие победы в горах — кто выше, тот и побеждает. Успели буквально забежать на вершину. Полезли «духи», причем их было очень много. Комбат вызвал артиллерию и наводил лично, наблюдая в бинокль. Очень эффективно. Но «духи» продолжали лезть, роты были разрознены и заняли оборону на разных высотах. В рядах бойцов батальона паники не было. Четко оборонялись. Несколько атак отбили. Тогда «духи» подтянули минометы, ДШК, безоткатки и открыли плотный огонь. Мы залегли. А они пошли в это время в атаку под прикрытием своих минометов. Враг действовал очень четко, чувствовалась и выучка, и командирская рука. Когда подошли достаточно близко, прекратили огонь и пошли в стремительную атаку. Мы были готовы, комбат был с нами.

Руководил всеми нашими действиями, четко и ясно отдавал приказы. Его уверенность передалась всем участникам схватки. Атаку отбили плотным сосредоточенным огнем, высота была у нас. Численный перевес у врага был значительный. Нас всего около 100 бойцов. У него только в ближайших укреплениях до 1.500 человек.

Когда атака «духов» захлебнулась, они стали интенсивнее обстреливать нас из минометов. Сверху летели мины, а прямой наводкой били ДШК, чтобы мы не могли отстреливаться. У нас в отряде появились раненые. При обстреле накрыли мое укрытие. Все по классике: первая мина — перед бруствером, вторая — за, третья — моя. Успел перекатиться. Мина взорвалась недалеко. А я почувствовал, как по всей правой половине тела стеганули кнутом. Ноги взрывной волной приподняло в вертикальное положение и с силой бросило на камни. Боли сильной не почувствовал. Откатился. Перебежал. Упал. Почувствовал влагу сбоку. Потрогал рукой — кровь. Тут опять атака. Обороняемся. Доложил о ранении. При этом обстреле погиб сержант Андрей Ерченко, из второй группы нашей роты. Мина попала в его укрытие… Тогда же был тяжело ранен замполит второй роты старший лейтенант Илья Рыжанков. Пуля от ДШК ударила ему в бедро, выбила кусок кости. Бойцы спасли своего политрука. Наложили шину, остановили кровотечение, вкололи промедол. Отбили и эту атаку. Комбат вызвал авиацию.

Разворачивались полномасштабные военные действия. Получил приказ — отходить. Отошли, сгруппировались. Осмотрели всех раненых, погибших. Раненых собрали вместе. Меня назначили старшим, раз сам ранен, приказали выходить с ними к нашей броне. Начали медленный выход, помогая друг другу.

Во время перехода чуть со мной не случилась беда. Спускаясь по отвесной скале, оперся на раненую ногу. До сих пор помню это противное чувство: опираешься на камень, он остается у тебя в руках, а твердая опора проваливается вниз. Высота была, наверное, пять — семь метров. Благо, сказалась десантная подготовка, приземлился на ноги, сгруппировался, успел развернуться спиной к склону, понесло вниз, начал тормозить всеми частями тела. И очередной раз удача была на моей стороне. Чуть ниже по склону на обрыве росло дерево, похожее на акацию, очень колючее. Я успел за него схватиться и удержаться, несмотря на дикую боль от колючек. На память об этом эпизоде — шрамы на ладонях остались до сих пор. Как потом показал рентген, получил еще перелом лодыжки. Хорошо, что я тогда об этом не знал.

Нужно было выходить и выводить ребят. Вышли к броне, на подлете были «вертушки», нас посадили в них и — в госпиталь, в Джелалабад. Ну а в Карере война продолжалась. Для эвакуации тяжелораненого Рыжанкова и погибшего Ерченко вертолеты под огневым прикрытием сажали прямо в Кареру. Сколько было раненых в том бою, я не знаю. Сам вывел четверых, эвакуировали Рыжанкова. Его судьба сложилась очень достойно. Военные врачи спасли жизнь и ногу офицера, он очень долго, больше года лечился и восстанавливался в Союзе. Сумел преодолеть всю боль, вернулся в ряды Вооруженных Сил!

Ну а нас привезли в госпиталь. Смотрю, у врачей после осмотра меня лица не сильно довольные. Оказывается, множество осколков в разных местах. Сделали операцию под местным наркозом, достали осколки.

Пришли слухи об окончании операции в Карере. Все обошлось, все вышли. На календаре было 23 июля 1985 года.

Бои местного значения

В госпитале я пробыл недолго. Через несколько дней боль прошла. Вскоре стало значительно лучше, я начал собираться в батальон. Документов и формы одежды у меня с собой не было. Через земляка достал пехотную одежду и отправился в родную часть. Напомню, что находился я в Джелалабаде, а попасть нужно было в Асадабад. Между ними около 100 километров территории, на которой идет война. У меня ни копейки, ни документов. На попутках доехал до джелалабадских вертолетчиков. Узнал, когда ближайший борт в Асадабад. Пару дней покантовался. И наконец — в отряд. 2 августа прибыл в батальон. Наша рота была в наряде, вторая и третья — на операции. Через какое-то время стали поступать тревожные новости с этого выхода. Вторая рота зажата, есть погибшие, раненые. Не могут выйти. Очень плотный огонь. Строят всех оставшихся, во всех ротах. Собирают сборную роту: после наряда, больных, всех, кто остался. Экипируемся, доводят взаимодействие, на «вертушки» и — в горы, на выручку.

Добрались. Комбат — на острие, командует, но положение не очень. Вторая рота в ложбинке. Много раненых, убитые. Они пытались их вытащить и завязли еще глубже. «Духи» сверху полукругом ведут по ним огонь и не дают двигаться. Вызывается артиллерия, мы заходим во фланг, сбиваем с высоты «духов». Часть солдат спускается вниз и помогает второй роте вытащить всех своих. Выходя, вторая рота минирует все захваченное оружие и боеприпасы. Вытащить трофейное железо не было ни возможностей, ни сил. Вызываются «вертушки» для эвакуации. Меня вновь назначают старшим по доставке раненых. Командир группы лейтенант Кистень говорит: «Ты сам только после ранения. Сопроводи раненых до расположения». Вертолет зависает, забираюсь внутрь. «Духи» начинают вести огонь по неподвижному объекту. Расстояние — метров 250–300. Открываю иллюминатор, изготавливаюсь и веду заградительный огонь. Кто-то стреляет вместе со мной. Загружают раненых, какие-то ценные трофеи, и вертолет улетает. Когда приземлились, мы с летчиками вышли и осмотрели «вертушку»-спасительницу. Бортинженер насчитал только восемь опасных пулевых отверстий в машине, каждое из которых могло привести к выводу из строя и падению вертолета. Хочется сказать большое солдатское спасибо трудягам-вертолетчикам, которые под огнем, рискуя собой и техникой, спасали, доставали, эвакуировали нас.

В той операции больше потерь не было.

Через несколько дней — другая операция.

Вышли в горы. Ночной переход. К утру — на исходной позиции. Внизу душманская база. Скрытно ведем наблюдение. Комбат начинает наводить артиллерию. Вначале — пристрелка, потом — залпами. Очень удачно. Снаряды ложатся точно в цель. Мы сверху в бинокли наблюдаем, как мечутся «духи». Сами в столкновение не идем. Вызываем боевые вертолеты. Вдруг с фланга нашей группы начинается стрельба. Это группа «духов» вышла прямо на нас. Окопалась и ведет прицельный огонь. По интенсивности огня — их не более десяти человек. Получаем приказ — уничтожить. Появляются вертолеты, заходят в боевой вираж, на то место, где окопались «наши» «духи». Делают первый залп НУРСами. Я командую: «Москва-3» — в атаку, вперед!». Резким броском пытаемся сократить расстояние и уничтожить обороняющихся. Вертолеты делают очередной боевой заход. Мы бежим. Оборачиваюсь. Справа, чуть внизу, метрах в двадцати с пулеметом бежит рядовой Володя Мисоченко. Залп от «вертушек». У солдата прямо под ногами взрывается НУРС. Взрывной волной Володю отбрасывает в одну сторону, пулемет в другую. Бегу к нему, предчувствуя страшное. Но Мисоченко поднимается — сам! Отряхивается, берет пулемет и продолжает атаку. У него ни царапины, пулемет цел. Это было 18 августа, у парня день рождения был в этот день. После того случая я верю в пословицу: «В рубашке родился».

База при помощи артиллеристов и вертолетчиков была практически уничтожена. По приказу начали организованно отходить. Чтобы у «духов» не возникало мыслей о преследовании, вертолеты, барражируя, прикрывали наш отход. Начали спускаться с гор, под прикрытие нашей брони. В одном месте остановились на привал. Спускались по тропе, я шел замыкающим в группе и роте. Сразу за мной — солдаты второй роты. Присаживаюсь прямо на повороте тропы. Наблюдаю за обстановкой. Висят вертолеты, далеко внизу виднеется броня. Почему-то «вертушка» делает боевой заход и дает залп. Несколько взрывов. Возгласы от боли. Боец слева от меня, направляющий второй роты, тяжело ранен в грудь. Боец из нашей роты, который шел передо мной, ранен в ногу. Быстро делаем перевязки. Накладываем жгут. Спускаем с гор раненых. Было очень тяжело, но успели. Парней погрузили в «вертушки» — и сразу в госпиталь. Оба остались жить, но были комиссованы.

Мы тогда материли вертолетчиков здорово. Зачем они открыли огонь? Оказалось, увидели гнавшихся за нами «духов». Вертолетчики хотели прикрыть, командир чуть перепутал, стрелок чуть раньше нажал на гашетку… Винить их не могу. Летчики старались, но и ребята здоровье потеряли. Наверное, это можно назвать гримасами войны.

Между операциями

Наша жизнь состояла не только из операций и выходов. Было и свободное время. От жары спасало наличие обводного канала. Купались, как только была возможность. Возле расположения батальона был местный источник пресной воды. Там брали воду и местные, и мы. Там же происходили и недостойные вещи. Местные приносили наркотики и продавали солдатам. Это было не массовым явлением, но было. Один из бойцов второй роты очень пристрастился к этому зелью. На одном из выходов его тяжело ранило — оторвало ногу. Бойцу вкалывают обезболивающее, а оно не берет — для него маленькая доза. От болевого шока он и скончался.

Помню, как поймал у источника молодого бойца из пополнения, который обменивал наши сигнальные дымы оранжевого цвета. У «духов» их не было, а мы использовали для посадки вертолетов в горах и обозначения себя. Вижу, идет активная торговля. Боец из нашей роты предлагает дымы. Увожу его в подразделение. По пути он пытался оправдаться тем, что у них в пехоте, где он до нас служил, всем торговали, и это разрешалось. Можно было сдать его в особый отдел, парню грозил бы срок. Я поступил по-простому, по-солдатски. Сознаюсь, бил его сильно. Объяснял доходчиво, что торговать с врагами армейским снаряжением — нельзя. Парень понял, как мне показалось, навсегда. Стал потом нормальным солдатом, даже до сержанта дослужился.

Вопрос еды у солдат в любом месте и любой армии земного шара стоит всегда достаточно остро. Охота чего-нибудь особенного, не казенного. У нас еда была нормальная. Только достаточно однообразная. В Афганистане я впервые увидел и попробовал консервированную картошку в стеклянных трехлитровых банках. По вкусу — пресная, безвкусная вата.

Как-то к нам в отряд пришла колонна с продовольствием. Привезли в том числе и свежую картошку. Мы достали с ведро. Решили с ребятами сделать драники. Были Леня Мурашко, с которым еще в институте учились в одной группе, и Петя Дедович из-под Минска. Придумали, как сделать терку. Помог опять цинк от патронов. 
Гвоздем пробили много дырок, так, чтобы образовались острые края. Натерли картошки, через маскхалат отжали. С пекарни взяли масла и муки, нашли свежие яйца. Замесили! Вышли на берег реки, развели костерок. Начинаем жарить. Только успеваем снять первую пробу, как начинается минометно-артиллерийский обстрел батальона. Мы — костер тушить, драники спасать, а потом в укрытие. До сих пор перед глазами — мечущиеся под разрывами ребята с клунками и сковородками в руках, бегущие в укрытие. После окончания обстрела мы продолжили готовить. Только подпортили «духи» нам ужин: от разрывов поднялось много пыли и песка, часть попала в картошку. Драники скрипели на зубах, но были очень вкусные.

Петя Дедович служил в группе связи, ходил на операции в основном с нашей ротой. Как-то ночью выехали на операцию на нескольких грузовиках. Машины подняли сильную пыль. Водитель не увидел поворота дороги, и машина с людьми рухнула в обрыв и перевернулась. Мы ехали за ними, и все произошло у нас на глазах. Обрыв был не слишком высокий, машина под брезентовым тентом. Мы быстро спешились, помогли ребятам выбраться. И только один человек очень сильно пострадал, его придавила машина. Это был Петя. Мы быстро руками приподняли грузовик, осторожно достали Петю, вызвали «вертушку», доставили его в госпиталь, где прошла срочная операция. При такой аварии он отделался достаточно легко: помогло богатырское здоровье. Была удалена селезенка, парня комиссовали, он долго лечился в Союзе. Благо поправился, сейчас у него все хорошо, старые травмы почти не тревожат.

Еще успевали делать и печатать фотографии, готовили «дембельские парадки» и альбомы. Придумали, как делать наколки. Мне они никогда не нравились. Но после Маравар подумал, что в случае чего они помогут опознать тело. Наколол группу крови…

Иногда привозили фильмы и даже устраивали их показы.

Были гитары. Некоторые ребята очень хорошо играли и пели. Подбирали песни, переписывали. Лучшим гитаристом был Витя Хорьков из Ужгорода. У него такой чудный голос, красивый, густой. Песен знал великое множество, особенно ему удавались украинские народные. Ну а мы с ним тосковали под «поручика Голицына», как-то очень проникновенно и к месту она выходила.

Писал достаточно много писем. Старался, чтобы мать не волновалась и постоянно получала весточки. С письмом тоже произошел курьезный случай. Мама без содрогания не может его вспоминать до сих пор. Командование части решило поощрить меня — благодарственным письмом родным. Мне ничего не сказали. Маме приходит казенный военный конверт, подписанный не моей рукой. Она говорит: какие только мысли не пронеслись в голове! Основная — пришла похоронка… Не открывала конверт очень долго, боялась читать. Наконец решилась. А потом долго вспоминала людей, которые отправляют такие благодарности и чуть не доводят матерей до инфаркта…

Увольнение в запас

Время пролетело очень быстро. Оно было насыщенным, интересным, трагическим и героическим. Ведь всякое случалось. Дело свое мы делали хорошо, воевать научились. Приближался «дембель». Был конец октября, готовилась крупная операция в Джелалабаде. Перед строем батальона зачитали приказ об увольнении в запас. А потом ротный доводит до нас, что надо сходить на крайнюю войну,  —  у нас много больных. Если можете — помогите. Конечно, идем.

Про болезни следует сказать особо. Они у нас были, но не в массовом количестве. Болезни очень противные: гепатит, малярия, брюшной тиф. Очень старался ничем не заразиться. Давали на выходы специальные трубки, через которые можно было пить воду из открытых источников. Делали прививки.

Выехали на операцию. Пока добрались, пока разместились... Ночью у меня начинаются то жар, то озноб, слабость, тошнота, температура за 40. Пытаюсь держаться. Сутки промучился. Иду докладывать ротному, что плохо мне. Он только глянул, сразу отправил в госпиталь. Благо инфекционный госпиталь был в Джелалабаде, где мы сейчас находились. Когда меня осматривали врачи, поставили диагноз — желтуха, малярия, энтероколит. Долго щупали и проверяли. Даже они не встречали такого «букета в одном флаконе». Лечение было никакое: обильное питье верблюжьей колючки и витаминка какая-то. Похудел килограммов на двадцать. Очень грустно было. Уже приказ объявлен, учеба в институте началась, а ты лежишь и ждешь. Неделю провалялся в госпитале, кризис миновал, температура спала. Думаю, пора в батальон и домой. Путь уже был известен, форма своя. Сбежал тем же маршрутом. Правда, в батальоне доложил, что сбежал. Правильно сделал, в этот раз искали, и в батальон пришел запрос из госпиталя обо мне.

Успел как раз вовремя: формировалась очередная «дембельская» партия. Меня включили в ее списки. Провожали красиво. «Дембелей» пригласили на трибуну, батальон перед нами прошел торжественным маршем. Мы поклонились у памятника погибшим. Был накрыт отдельный стол, комбат пел под гитару. Очень трогательным был момент расставания. Мы и остававшиеся пацаны четко понимали, что до следующего «дембеля» может случиться всякое. И, может, видимся в последний раз…

Потом «вертушкой» в Джелалабад, самолетом в Кабул и, наконец, — в Ташкент. Там столкнулись с советской действительностью. Билетов на самолет в Москву не было на несколько недель вперед. Поехали к Пете Дедовичу, в ташкентский госпиталь, где он лежал. Попали в алчные руки таксистов. Потом на железнодорожный вокзал — купить билеты на Москву. Увидели, как наперсточники обчищают карманы солдат. Один артиллерист проиграл все, даже билеты. Пришлось вступиться, чтобы отдали деньги хотя бы на проезд. Хотя сам виноват, конечно. Никто ведь насильно играть не тянул. Потом почти неделя в поезде. Москва. Минск. И вот я дома!

За время службы я встретил много достойных, мудрых, смелых и замечательных людей. Хочу выразить им слова благодарности за науку, за то, что возились со мной и учили уму-разуму.

Встречались и подлые люди, но их я не помню.

Особо признателен своему комбату Григорию Васильевичу Быкову. У служивших под его началом мнение об этом офицере очень противоречивое и неоднозначное. Но я считаю, без него батальону было бы очень плохо. Быков сумел собрать, объединить, возглавить, научить. Я горжусь, что воевал под началом такого командира. Вечная ему память! Он рано ушел из жизни, не выдержал развала могучего государства — Советского Союза.